Страшный рассказ для чтения на ночь

Shutterstock

Ася и Римма приехали в общежитие одновременно.

Римма заселялась шумно: тащила огромный чемодан на выщербленным бетонным ступеням, ругалась, стучала в двери и требовала, чтобы кто-нибудь из мужчин помог ей вытащить из такси перемотанные скотчем картонные коробки и клетку с обиженно чирикающими щеглами.

Ася приехала с полупустой сумкой и синяком под глазом. Она прошмыгнула в комнату и, не включая свет, упала на неразложенный диван. Свернулась калачиком, представляя, что так обнимает ноющую боль под ушибленными ребрами. И боль, пристыженная, затихает.

Из коридора доносился стук, треск, раздраженное птичье чириканье и срывающиеся голоса. Ася закрыла глаза и попыталась ни о чем не думать.

Боль не затихала.

Ее волосы и одежду густо облепил запах плацкарта. Человеческих тел, сигарет, носков, лапши и растворимого кофе. Она плохо помнила дорогу – в вагоне было желто, муторно и тряско. Пока действовало прихваченное из дома снотворное, Ася смотрела путаные, тревожные сны, в которых Данил искал ее в каких-то бесконечных коридорах с обшарпанными обоями. Он шипел, да все никак не мог вышипеть слово «шлюха», а она, как бы далеко ни убегала, всегда слышала его голос.

Когда таблетки переставали действовать, Ася смотрела пейзажи за окном. Просушенные жарой степи сменялись темной лесной зеленью. Мимо проносились темные деревенские домики, иногда превращающиеся в вокзалы и многоэтажки. Потом многоэтажки проваливались в поля, а из полей вырастал лес. И Ася снова засыпала, терялась в лесу, а деревья превращались в стены, растягивались в темные коридоры, оклеенные лохмотьями обоев…

Однажды, когда Ася в полубреду открыла глаза, она увидела за окном море. И успела на мгновение пожалеть, что не нашла квартиру где-нибудь здесь. А потом снова закрыла глаза и забыла шуршащую волнистую серость, позволив поезду уносить себя дальше.

Единственная Асина подруга, Женя, давно звала ее к себе. Правда, не в гости. Не в квартиру – там был интеллигентный, закованный в выглаженные рубашки, твидовые пиджаки и велюровые халаты Женин муж и двое ее детей. Детям по утрам нужно ходить на английский, муж работает из дома, и ему нужна тишина. И у них всего две комнаты. Конечно, благополучной Жене в доме не нужна была пропахшая плацкартом Ася с синяком под глазом и дурацкой семейной драмой. Но Ася не жаловалась. Женя через знакомых помогла ей снять комнату в общежитии на окраине города, и пообещала приехать через пару дней.Ася совсем не хотела возвращаться к Данилу.

Его было достаточно в ее жизни – от него синяки, белая баночка снотворного, выдранный клок волос и тонкое золотое колечко с россыпью дивной чистоты бриллиантиков.

От Данила темные дворы, которыми она плутала, прежде чем вызвать такси, осторожный щелчок замка двери, которую хотелось захлопнуть, испуганный шепот в трубку – на том конце мама, она охает и говорит ехать к ней. Но Ася не поедет, у мамы Данил ее найдет. А здесь темно, душно и холодно. Пусто. Безопасно.

Ася совсем не хотела возвращаться к Данилу, но вдруг почувствовала себя такой одинокой и потерянной, что захотелось завыть. Ей было всего девятнадцать, и она никогда не уезжала так далеко от дома. От неуютной квартиры, где жили нелюбящие друг друга люди. От обеих таких квартир – родительской двушки и съемной студии Данила.

Она сбежала ночью, бросив почти все свои вещи. В комнате не было даже постельного белья. Но Ася была упорной. Она укрылась пальто, которое забрала с собой, несмотря на жару, положила под щеку свернутый рукав, и даже смогла ненадолго провалиться в сон – тряский и муторный, но пустой.

Проснулась она среди ночи, замерзшая и с затекшей спиной. Нужно было хоть диван расправить.

Несколько секунд она лежала с закрытыми глазами, надеясь приманить ускользающий сон. И вдруг поняла, что проснулась вовсе не от холода.Сначала ей показалось, что за окном скулит собака – звук был тонкий и прерывистый. Но чем больше Ася прислушивалась, тем меньше звук походил на скулеж.Будто кто-то хихикал. Виновато, заискивающе. Хихикал и причмокивал.

Ася приоткрыла глаза. Плотные занавески были задернуты, но за окном светили чьи-то фары. Может, это машина? Разболтавшийся ремень, какой-нибудь забитый фильтр? Ася ничего в машинах не понимала.

Нужно было привыкать. Это общежитие. Здесь тонкие стены и повсюду люди. У людей собаки, дети, пожилые родственники. Машины с забитыми фильтрами и разболтавшимися ремнями.– Хе-хи-хих…

На миг Асе показалось, будто кто-то обнюхал ее лицо – кожу обдало горячим и влажным дыханием, на миг пахнуло подтухшим сырым мясом.

Что-то шлепнуло по подоконнику. Будто мокрая тряпка упала.

И за окном сразу стало тихо и темно – погасли фары, смолкло паскудное хихиканье. Не сдержавшись, Ася тоже хихикнула – нервно. Мало ей поводов бояться.

Но, может, поэтому людям и нравится бояться монстров? Их не существует. Бояться того, чего нет, безопасно и приятно.

Потаращившись для порядка в темный потолок, Ася вышла из комнаты, так и не включив свет.

Через темный и захламленный коридор пробралась на пустую общую кухню. Зажгла пыльный торшер в углу. Кухня была небольшой. Три темные плиты, большой стол и еще один, поменьше.

Огромное окно в деревянной раме было распахнуто настежь. За ним шумел листьями огромный граб. Ася достала под и сделала затяжку.

Сладкий, прохладный дым проваливался в легкие, никотин слегка мутил сознание. Ася не ела со вчерашнего дня, но аппетита не было, только резь в желудке.

Завтра нужно заложить кольцо в ломбард. Купить еды, посуду, одеяло и простыни. Начать искать работу.

Вот это будет увлекательно – искать работу с фингалом.

– Работу с фонарями ищут, – усмехнулась себе под нос Ася, и сама испугалась звука своего голоса. А потом хихикнула над собственной шуткой.

В интернете писали, что после развода или побега «словно проснулись». Все писали, как одна. Все просыпались. Только Асе казалось, что она все глубже погружается в сон – дурацкий, холодный и измятый.

Она продолжала прикладываться к мундштуку, полоская легкие гранатово-ментоловым дымом, и никак не могла себя заставить вернуться в комнату и лечь спать.

Пахло луково-морковной зажаркой, маслом, сигаретами, подгоревшим пирогом. Здесь как будто бродили тени людей, которые днем готовили, разговаривали, ругались. Смеялись, пили чай. А комната была пустым пространством, вырезанным в холодной темноте.

Ася так увлекалась своими мыслями, что не сразу заметила, как на кухне появился еще один человек. Женщина, которая приехала одновременно с ней, стояла рядом и смотрела на Асю сверху вниз.

– Парень твой? – бесцеремонно спросила она, ткнув кончиком острого лилового ногтя в Асину щеку, прямо под синяком.

Ася мотнула головой.

– Муж? – продолжала настаивать женщина.

Ася кивнула.

– Венчаные?

– Нет…

– Ну и пусть в рыло любится, – подытожила женщина.

Потом Ася станет вспоминать эту историю, и ей будет хотеться, чтобы Римма выглядела странной. Чтобы у нее были кружевные юбки, цыганские шали, серебряные пентаграммы на толстых цепях. Татуировки, какие-нибудь безумные серьги, чучело опоссума на поясе. Что-нибудь, чтобы можно было саму себя ругать: как это сразу не заметила? Как не заподозрила?

Но она была совсем обычной. Высокая, смуглая, лет сорока, с незакрашенной сизой проседью в темных волосах, убранных в высокий хвост. В темной футболке, мешковатых штанах и тапочках на толстой подошве. На плечи наброшен цветастый плюшевый халат. Только правый клык у нее был железный, и когда она усмехалась, он блестел в мутном желтом свете. Но и тут ничего необычного Ася не увидела – это была самая дешевая коронка. Ася узнавала. У нее на месте сломанного Данилом зуба стояла металлокерамика.

Тем временем женщина что-то заварила в огромной чашке – белой, с улыбающимся синим цветочком – и поставила ее перед Асей, накрыв блюдцем.

– Римма я, – сообщила она, усаживаясь напротив.

– Ася, – вяло представилась она, наблюдая, как Римма достает пачку сигарет и щелкает колесиком зажигалки.

– Далеко твой благоверный?

– Три с половиной тысячи километров, – ответила Ася. И только сейчас поняла, как же далеко от дома ей пришлось сбежать. И как же мало в этом оказалось смысла. Данил все еще был рядом с ней. Ходил по коридорам ее снов, призраком стоял в темных проемах. Ехал с ней на соседней полке в плацкарте. Залез в голову Римме, чтобы Ася ни в коем случае не забывала, почему она здесь сидит.

Ей захотелось разозлиться, но она не смогла.

– Далековато. Ты пей, пей.

Ася подняла блюдце. Из чашки пахло медовым разнотравьем и валерьянкой.

– Травы сонные с кипреем. Думаешь, отравлю?

Римма погасила окурок в блюдце, которым только что была накрыта чашка, и тут же закурила новую сигарету.

Ася не думала. Она не хотела разговаривать. Не хотела, чтобы ей в лицо выдыхали сигаретный дым – так любил делать Данил. Но чтобы эта тетка, со своей неуемной общительностью и идиотским халатом, оставила ее в покое, Ася все-таки сделала глоток.

– А мой-то, – Римма подняла левую руку и перебрала в воздухе длинными пальцами. На безымянном блеснуло кольцо. – Покойничек уже. Заложный, – усмехнулась она.

– Это… соболезную, – с трудом вспомнила Ася правильное слово.

Она не знала, какой покойник становится «заложным», и ей было все равно.

Что-то странное Римма заварила. Ася словно пила горячий ветер, сгущенный сон, безмятежную темноту собственной детской спальни. Веки тяжелели, голова то и дело падала на грудь, а мир вздрагивал и качался. Римма курила молча и на Асю не смотрела. Смотрела на шумный граб за окном.

– На, – вдруг сказала Римма, и в тот же миг на плечи Асе упал халат. Он почему-то был горячий, будто она сняла его с батареи. – Завтра отдашь. Видела я, с чем ты приехала.

– Да я… да не надо…

– Брезгуешь?Губы Риммы неприязненно скривились, а темные глаза вдруг стали холодными и злыми. Ася торопливо мотнула головой, и не прощаясь ушла, успев только сунуть в карман халата электронную сигарету.

В комнате Ася снова не смогла разложить диван. Она завернулась в халат, по-прежнему теплый и пахнущий сладкими восточными духами и кондиционером для белья, и уснула.

Ей ничего не снилось. Никто не хихикал за окном. Никто не разбудил ее утром, и до самого полудня.

…

Первым делом Ася оглядела свою комнату. Ничего интересного – синий диван с пухлой спинкой, узкий белый шкаф, старый обеденный стол под окном. На столе маленький чайник и этажерка с десятком старых книг. Только обои были противные – пожелтевшие, с цветами, напоминающими оскаленные морды. Но это ничего, с обоями вполне можно смириться.

Ася перебрала сумку, и поняла, что собиралась будто в бреду. У нее была смена белья, несколько футболок, косметичка, джинсы. Кружевной корсетик, который дарил Данил, ароматическая свечка, кусок мыла ручной работы, зачем-то купленный в сувенирной лавке на одном из вокзалов. Флакон духов, половинка пирожка с картошкой, кружевная салфетка и сборник рассказов Тэффи.

– А зубную щетку положить – это слишком сложно, – обругала себя она. И наконец-то отправилась в ванную, порадовавшись, что хоть кусок мыла у нее есть.

Полотенца у Аси не было, а использовать Риммин халат она постеснялась, поэтому, когда она выбралась из ванны – оказавшейся неожиданно чистой, хоть и покрытой пятнами ржавчины – с ее волос частыми каплями падала вода.Потом Ася долго пыталась красной помадой, жирным персиковым корректором и пудрой замаскировать синяк под глазом. И у нее даже почти получилось.

Ася была настроена решительно. У нее, конечно, никакого образования нет, даже одиннадцать классов не закончила. Хотелось гулять с красивым и взрослым Данилом, у которого денег на все хватало. Он был серьезный парень, замуж ее позвал.

Ася зябко повела плечами, отгоняя воспоминания. Ну и ладно. И без образования, и с синяками на работу берут. А не возьмут – перебьется деньгами с продажи кольца, пока все не пройдет. Уже и бок ушибленный почти не болит, а через недельку и синяка не будет.

В дверь постучали. Ася только поморщилась – по коридорам бегали дети, и она видела, как они стучат во все комнаты по очереди, а потом со смехом убегают на лестницу. Но стук повторился, и она все-таки пошла открывать.

На пороге стояла Римма, в той же футболке и тех же джинсах, только накрашенная, и вместо халата на ней был бежевый кардиган.

– Выспалась? – вкрадчиво спросила она. – Идем кофе пить.

– А у меня нету кофе, – вздохнула Ася.

– Совсем, что ль, дурная? – вздернула бровь Римма. Только сейчас Ася разглядела в ее брови золотую сережку.И Ася с ней пошла. Конечно, кофе Римма сварила в джезве, подвинув полную женщину, которая пекла блины на двух конфорках одновременно.

– Пойдем-ка на улицу, нечего тут сидеть, – неожиданно позвала она.Ася хотела спросить, что за странная идея – пить кофе на улице, когда есть кухня, но потом огляделась. Вспомнила, что она в общежитии. Кроме женщины с блинами на кухне сидел совсем лысый дед, трясущимися руками ковыряющий селедку на газете, и совсем молоденькая девчонка с жалостливо искривленным лицом. Девчонка мешала в кастрюле что-то до того дурнопахнущее, что Ася решила, что Римма совершенно права, и вообще она мудрая женщина.

Они вышли и устроились на широких деревянных ступенях. Римма разлила кофе по двум золотистым чашечкам без ручек.

Было жарко и влажно. Конец августа проглядывал только в редких желтых листьях и как-то слишком торопливо бегущих облаках.

Кофе у Риммы был горький, без сахара. Ася пила и старалась не морщиться. Половинка пирожка с картошкой ее не удовлетворила, и живот горестно заурчал.

«Лучше бы бутерброд предложила», – вдруг мелькнула злая мысль.

В ту же секунду Римма вырвала у нее из рук опустевшую чашку и перевернула ее на белоснежное блюдце.

– Ну-ка, поглядим, – хищно оскалилась она. На ее лице горел какой-то неприятный, жадный интерес, и Ася машинально отодвинулась от нее.

Ну вот, началось. Сейчас будет про дорогу дальнюю рассказывать и деньги выманивать.

– Я нищая, – на всякий случай напомнила она, но Римма на нее даже не посмотрела.

Она подняла чашку, покрутила блюдце. Ася смотрела, как меняется ее лицо. Как интерес сменяется неожиданной жалостью, потянувшей уголки ее губ вниз, а потом – знакомой брезгливостью.

– Зря ты это, – вдруг сказала она. – Но не мне тебя судить. Тут другое плохо – найдет тебя твой Данил.

– Вот это вряд ли. Я же уехала… А имя его тоже в чашке было написано? – заинтересовалась Ася.

– На лбу у тебя. Найдет-найдет, не сомневайся. И лучше сейчас думай, что делать будешь. – Ее глаза вдруг закатились, и Римма торопливо забормотала: – Когда спать перестанешь. Когда вся еда плесенью отдавать будет. Когда молоко прогоркнет, дорожка запутается, отражение укусит, стрижи вниз полетят, когда лезвие обмякнет…

«Да она меня проклинает!» – вдруг поняла Ася.

Дернулась, выбив из рук Риммы золотистую чашечку.

И проснулась.

…

Ее волосы пахли плацкартом. Риммин халат – духами и кондиционером. В сумке лежал огрызок пирожка, кружевной корсет, косметичка, мыло ручной работы…

Асе пришлось ждать очереди – ванную занял мужчина, бросивший прямо у порога пыльную спецовку. После него остались клубы горячего пара, пропахшие резким шампунем и запотевшее зеркало, которое Ася почему-то побоялась протирать.

Риммы нигде не было, и на этот раз Ася не постеснялась намочить ее халат.

Она уже быстрее замазала синяк, на этот раз использовав меньше помады и больше пудры, сунула в карман колечко, завернутое в обрывок газеты, и отправилась искать ломбард.

Ася не смогла доесть пирожок – он испортился. Во рту стоял стойкий привкус кофейной горечи. Она потратила мелочь, болтавшуюся в сумке, на горячий бутерброд и стакан крепкого чая с сахаром.

У бутерброда был затхлый привкус. У горячего, жирного бутерброда с жидким белым сыром и одуряюще пахнущей острой колбасой, был затхло-грибной привкус.

– У вас что-то испортилось, – пожаловалась она парню в красной фирменной кепке. – В хлебе, может, плесень…

– Откуда? – обиделся он. – Вот, смотрите, ради вас свежий открыл…

Он сунул ей под нос открытый пакет с воздушными белыми ломтями тостового хлеба. Такой вообще никогда не портился.

«Может, там приправа какая-то?» – растерянно подумала Ася.

Она нашла ломбард и заложила кольцо, почти не торгуясь. Забрала деньги, и первым делом зашла в первое понравившееся кафе и заказала комплексный обед. И съела его весь.

Горячий, густой суп-пюре, будто взбитый из проросшей перемороженной картошки, золотистую куриную отбивную из протухшего мяса, затхлое, нежно-зеленое пюре из горошка. Запила это капучино, в котором вкус корицы не мог скрыть прокисшее молоко, которое почему-то не распадалось на хлопья.

Ася знала, почему. Потому что на самом-то деле еда была нормальной. Уж это она и без образования сообразила.

Она доела, расплатилась по счету и оставила чаевые. Зашла в чистый полутемный туалет, и ее долго рвало совершенно нормальной едой со вкусом плесени.

…

Когда Ася вернулась, в коридоре было темно, а на кухне шумно и дымно. Она прошмыгнула в комнату, разложила наконец-то диван. Заглянула в шкаф и обнаружила на верхней полке подушку и колючее шерстяное одеяло.Она открыла окно, но в него тут же потянуло дымом и запахами еды из кухни. Пришлось закрыть.

Ася была готова к тому, что не уснет, или ей приснится какая-нибудь очередная муть, но в сон она провалилась сразу, и он был совсем глухой, глубокий и черный.

И закончился резко, будто ее вытолкнуло на поверхность с темного дна.

Она проснулась от ощущения, что на нее кто-то смотрит. Нет, не ощущения. Ася точно это знала. Она чувствовала на лице чужое дыхание. Чувствовала на груди холодную и липкую тяжесть.Нужно было открыть глаза. Убедиться, что темнота комнаты пуста. Унять бешено колотящееся сердце, сглотнуть кислый, разъедающий горло комок ужаса.

Но она не смогла себя заставить. Потому что точно знала – стоит открыть глаза, и тварь, бледная, горбатая и безглазая, улыбнется ей распоротой пастью, полной влажных клыков.

Оно хихикнуло. Виновато хихикнуло и причмокнуло.

Ася знала, как выглядит то, что сидит у нее на груди, будто видела это сквозь закрытые веки. Знала, что когтистые пальцы, которыми это гладит ее лицо – неестественно длинные и серые, а когти желтые. Знала, что у этого нет ни носа, ни глаз, только мокрая красная плоть с осколками костей и дрожащей серой кашицей мозгов, зато есть пасть и клочки соломенно-желтой бороды под пастью.

Даже если бы она захотела пошевелиться – не смогла бы. Не смогла бы открыть глаза.

– Хи-хихек… хек-хек…

Это подцепило уголки ее губ и потянуло вверх, заставляя ее онемевшее лицо улыбаться.

Асе показалось, что ее рассудок сжался в одну точку где-то в глубине подсознания, теперь затопленного подступающим безумием.

В этот момент раздался щелчок двери. Ася не помнила, заперлась ли, прежде чем лечь спать. Но испугаться у нее бы не вышло.Она обрадовалась. Пусть кто угодно приходит, делает с ней что угодно – лишь бы это хоть на миг оставило ее в покое.

Скрипнул диван. Кто-то сел на краешек.

Протянул руку – теплую, человеческую. И стряхнул с ее груди это, навалившееся и безглазое.

– Кыш, – сказала Римма. Просто, будто кота прогоняла. – Кыш, еще не твое время.

– Хи-хи-хек, – заискивающе булькнула тварь.

– Уходи, – строго повторила Римма.

Что-то шлепнуло по подоконнику, и только сейчас Ася поняла, что все это время в комнате что-то светило. Прямо ей в лицо.

А теперь стало темно.

– Это что было? – прошептала она, все еще не решаясь открыть глаза.

– Покойничек мой, – вздохнула Римма. – Заложный. Поняла теперь, в чем беда твоя?

– Нет… – тихо ответила Ася.

И разрыдалась.

Римма больше ей ничего не сказала. Только вздохнула тяжело и осталась сидеть на краешке ее дивана, уронив голову на грудь. Ася уснула и больше ей ничего не снилось.А утром она купила яиц, чая, сахара и хлеба. И все было свежим и вкусным. Совсем без плесени.

…

Римма с тех пор стала ей помогать. Очень ловко у нее выходило – она ни о чем не спрашивала, ни на чем не настаивала, но Ася устроилась варить кофе в палатке в парке, потому что Римма скинула ей номер. Ася научилась печь пирожки с картошкой и варить прозрачный бульон. Ася купила не остроносые туфельки на шпильке, которые хотела, а удобные босоножки.

Женя приехала дважды. Привезла продуктов, поохала над Асиным синяком, сводила ее в кино. Ася была благодарна и больше не чувствовала себя одинокой.

Она не стала рассказывать про монстров и плесень. Уж конечно, Римма ее не проклинала, теперь-то Ася точно это знала. Ей почти удалось убедить себя, что все это и правда ей померещилось – от таблеток, усталости, легкого сотрясения и нервов.

А у Риммы находилось много средств от нервов и тревог, и всеми она с Асей щедро делилась. Дала ей подвеску из веточек и разноцветных нитей, чтобы над входом повесила, научила соль на подоконник и порог сыпать, чтобы никто с той стороны зайти не мог. Дыхательную практику показала, научила засыпать без таблеток: нужно считать до десяти, открывать глаза, закрывать и считать снова. Ася сначала боялась открывать глаза в темной комнате, но каждый раз, когда она так делала, комната оказывалась пустой. А потом Ася купила еще ночник и совсем забыла о «заложном» покойнике Риммы.

Что это значит, она спросить так и не решилась. И в интернете смотреть боялась. Думала, что увидит морду, которую представила тогда, в темноте, и монстр снова к ней придет.

Соль Ася, на всякий случай, все равно продолжала обновлять. И, подчиняясь какому-то наитию, уколола палец длинной цыганской иглой и сунула ее, окровавленную, в подвеску, которую Римма дала. Пусть знает, кого защищать надо.

У Риммы хватало странностей. Всегда у нее было парное молоко, хотя никаких ферм рядом не было. Когда Ася спрашивала, откуда, Римма отвечала, что умеет доить топоры. Часто к Римме ходили прячущие глаза женщины. Некоторые уходили от Риммы счастливыми, некоторые заплаканными. Некоторые возвращались и приносили вещи – и обычные, и странные. Несли еду, кофе и деньги. Левые ботинки, наволочки, обручальные кольца, пуговицы, мертвых птиц. Все это Римма показывала Асе, но никогда не объясняла, зачем.

Соседи Римму не любили, а вместе с ней недолюбливали и Асю. С ними вообще не здоровались, скрещивали пальцы, когда видели их, старались как можно скорее закончить дела, когда Римма или Ася выходили на кухню. Почти у всех соседей на воротниках серебрились булавки. Но гадостей им никто не делал, еду из холодильников не воровал, ничего под пороги не подкладывал. Только однажды кто-то вбил нож над дверью Риммы. Она, пожав плечами, сломала лезвие и выбросила в окно. На следующий день баба Варя из соседнего крыла упала с лестницы и сломала ногу.

Иногда Ася выходила из комнаты ночью – покурить или в туалет, и слышала заискивающее хихиканье. Но каждый раз, когда она прислушивалась, все затихало. Нужно было задуматься обо всем этом. Оборвать эту дружбу, переехать. Но Асе не хотелось. Гораздо больше ее пугало то, что она ощутила тогда, в первую ночь в общежитии – пустое и темное одиночество.С мамой у Аси были натянутые отношения. Мама воспитывала ее и двух братьев одна, и ей некогда оказалось их любить. Когда Асе нужна была помощь, Женя нашла ей комнату, но все это время держалась на расстоянии, будто боялась запачкаться. А Римма ничего не боялась. Ася знала, что в любом случае будет на ее стороне. И пусть Римма сколько угодно показывает ей дохлых птиц и колдует за запертой дверью своей комнаты.

Ася получила первую зарплату, а потом вторую. К городу подбиралась неуверенная южная осень.

На выходные она съездила к морю и даже искупалась в прохладной соленой воде.

Они с Женей сходили в караоке. Там Ася познакомилась с Пашей. Паша был славный, носил очки, работал в ремонтной мастерской и читал старую фантастику. Он был таким безобидным, совсем не похожим на рокового красавца Данила. И Ася сходила с ним в кино, на танцы, снова в кино и один раз в уютный ресторан, где из освещения были только керосиновые лампы.

Римма простыла, когда пришли первые холода. Ася бегала в аптеку, даже заставила ее вызвать врача, но Римме с каждым днем становилось все хуже. Чем раньше темнело на улице, чем больше сырости чувствовалось в еще теплом ветре, тем сильнее Римма кашляла, тем больше худела.

Но продолжала принимать клиенток. Иногда ей будто становилось лучше, и они с Асей ходили гулять.

В конце ноября Паша пропал. Перестал писать, больше не заходил к ней на работу. Ася сначала думала, что ей все равно, но скоро начала скучать.

В одно темное утро она вышла на кухню и обнаружила, что холодильник ночью выключился, и все, что там было пропало. Даже сливки для чая прогоркли. Это стало последней каплей. Ася была готова расплакаться. Все у нее по-дурацки выходило! Голодная и расстроенная, она пошла жаловаться Римме.

– Что, мальчишка потерялся? – усмехнулась она. – Пойдем, посмотрим, куда делся. И научу тебя как сделать, чтобы не забывал. Есть у тебя фотография его? Только на телефоне? Ну, и на телефоне сойдет…

Только она не знала, что там, за дверью.

А теперь Римма ее открыла. И оказалось, что за дверью самая обычная комната, только гораздо лучше устроенная, чем у Аси – здесь были и подушечки на диване, и пледы, и шторы с затемнением, и дополнительный стеллаж, на котором стояла накрытая темной тряпкой клетка. А ведь Ася никогда не слышала чириканья птиц.

«Может, померли или улетели», – решила Ася, и на клетку больше не смотрела.

– Садись, – Римма вытащила из-под стола пуфик, сама села на краешек дивана. – Ищи пока фотографию.

Она достала из кармана халата колоду карт и принялась тасовать.

По полу были рассыпаны разноцветные бусины и блестящие монеты.

В сохраненных фотографиях на телефоне почему-то были сплошные чеки из кофейни, расчетки и цветы с набережной.

Фотография Данила оказалась прямо перед единственной фотографией Паши.

– Который? – Римма заглянула ей через плечо. – Вот этот, надеюсь? Смотри, первая карта как раз пиковый король, роковой брюнет…

– Это муж, – поморщилась Ася. – Вот Паша.

– А, валетик бубновый… тоже ничего, – милостиво заключила Римма.

Достала из тумбочки кухонный нож и вдруг резким движением вбила его в столешницу.

– Клади телефон перед лезвием, – скомандовала Римма. – Умеешь?

Она изнутри клюнула себя в щеку кончиком языка. Ася сначала не поняла, а потом густо покраснела.

– Не умею…

– Зря, – усмехнулась она. – Ну давай как умеешь, с ножом-то невелика наука. В глаза фотографии смотри. Как рукоять ножа согреется – выплевывай.

– Да не буду я… глупость какая…

– Он позвонит. Сразу, – пообещала Римма. – А я отвернусь, если стесняешься.

Ася поежилась. Ей хотелось, чтобы Паша позвонил. Чтобы думал о ней.Ему, наверное, с ней было скучно. Она не то что старую фантастику, даже любовные романы в мягких обложках не любила читать. И жила как привидение в темной квартире Данила. Смотрела в интернете смешные видео, обзоры на косметику и музыкальные клипы. Но она ведь тоже не понимала, что он ей рассказывал, но слушала! Почему он не может тоже сделать вид, что ему с ней интересно?

Ася бросила быстрый взгляд на Римму и аккуратно взяла в рот рукоять ножа. Она была скользкой и холодной. Два болтика были почти ледяными. Кончиком языка она нашла на рукояти несколько длинных царапин.

Паша улыбался ей с экрана телефона, и неожиданно происходящее перестало казаться ей такой уж глупостью.

Римма разложила карты прямо у себя на коленях и хмурилась, глядя на расклад. Хмурилась, а только Асе показалось, что она не на карты смотрит, а будто слушает кого-то. Кто нашептывает ей в ухо все секреты. Невидимого, но готового в любой момент…

А у Паши будто глаза заблестели. Ася чуть не порезалась, когда пыталась провести языком вдоль всей рукоятки. Вдруг показалось, что она стала больше. Болтики согрелись и теперь не чувствовались.

Ася неожиданно для себя протянула руку и коснулась телефона, будто хотела дотронуться до Паши через экран. И смахнула фотографию.

Вместе растерянно улыбающегося Паши на нее без улыбки смотрел Данил.

В тот же миг во рту стало горячо и мокро. Она отшатнулась, выплюнула рукоять и в ужасе принялась вытирать окровавленный рот.

Порезалась!

Но боли не было. Раны не было, а кровь была. Ася вдруг поняла, что это значит. Откуда кровь, которая продолжала сочиться из белой разбухшей рукоятки ножа. Почему никак не получается вытереться, а только размазать по лицу это горячее и скользкое.

Остывающее. Свернувшееся. Через несколько секунд ее щеки были покрыты бурой коркой засохшей крови.

– Говорила же – найдет он тебя, – вздохнула Римма. Положила пикового короля поверх экрана Асиного телефона, а потом сорвала темную тряпку с клетки и набросила ее на нож.

В клетке сидели скрученные проволокой высохшие трупики щеглов.

– Рассказывай, – потребовала Римма. – Все рассказывай. Как ты его убила?

Ася села на пол. Опустила руки, не вытирая руки. И все рассказала.

…

– Да я сама не поняла, как все получилось! – оправдывалась она. – У него был диабет и какое-то осложнение, ему капотен прописали… такие квадратные таблетки…

– Ага. И удобная аллергия на что?

– Не аллергия… непереносимость… у него много чего непереносимость была. И лактозы, и глютена. Мясо ему нельзя было, зеленый чай, не помню, почему… половину таблеток…

– И ты сама не поняла, как это получилось? – усмехнулась Римма, показывая ей веер карт. Ася не верила, что она в картах все увидела. У нее во рту стоял омерзительный железный вкус старой крови.

Ася все понимала. Она не была глупой, она просто хотела, чтобы кто-то ее понимал. Хоть кто-нибудь любил. Вот Данил любил ее, но от этой любви ломались зубы и появлялись синяки.

Ася хотела другой любви.

– Доксиламин. У него была непереносимость. Он таблетки раскладывал по таблетницам и не глядя пил. И я меняла капотен на донормил. Он тоже квадратный. Однажды ночью ему стало плохо, а я переложила его телефон в ванную, заперла дверь и сбежала.

– Почему просто не ушла?

Римма рассеянно бросала ей под ноги карты.

– Не пускал… боялась… – Ася вдруг почувствовала, как в горле запершило, зацарапалось слово. Будто кто-то чужой хотел его сказать. И на приоткрыла губы и не своим голосом проскрипела: – Обидел…

– Значит, и твой покойничек заложным стал, – усмехнулась Римма. – Знаешь, кто это?

Ася мотнула головой.

– Те, кто смертью плохой умер. Кого не отпели, кто себя убил. Опойцы, кто до смерти упился. Кто колдовал и силу свою передать не сумел… Знаешь, сколько мне лет?

– Сорок? Сорок пять?..

– Я войну помню. Ту самую. Война кончилась, а ни Генки моего, ни похоронки нет. Я красивая была, молодая. Да что толку – тогда мужиков столько полегло, что таких, красивых и молодых на каждого… только я Генку не поэтому ждала. Любила я его. Мне говорили – езжай в город, другого себе найдешь… а я знала, что он живой. И он вернулся, через три года. Живой, но контуженный. Еще два года мы с ним прожили, будто в сказке, только сказка то страшная была: все в нем словно чудовище жило. Злобное, мычащее. Бил меня чем под руку попадалось, посуду колотил, хлеб мог в печь бросить. После войны-то. Я от бабушки кое-чему наученная была, только силы во мне было с наперсток, а в нем злобы и ужаса на целое море хватило бы. Только иногда у него глаза становились человеческие. Словно он просыпался. Плакал, прощения просил, руки гладил. И я ради этого – того, что в нем от Генки моего оставалось – продолжала любить, не пускала. Вот однажды у него глаза стали опять человеческие. Он ружье со стены схватил, да полголовы себе снес. Будто на одуванчик дунул…

Римма ласково улыбнулась последней оставшейся карте – червовому валету.

– А потом он вернулся. И силу мне принес, какая бабке моей не снилась. И годы, долгие-долгие… Устала я, Ася. Каждую ночь он у кровати моей сидит, улыбается. Столько я всего знаю, что человеку знать неположенно. А умереть не могу. Веревки рвутся, лезвия размякают. Мышьяк в сахар превращается.

– Совсем не можете?

– Пока силу не передам. Сказок не читала? Только у меня, кроме силы, еще кое-кто есть… я его тоже не оставлю.

– А нельзя его, ну… упокоить? Отпеть?

Римма покачала головой.

– Я тогда священнику сказала, что сама его убила. Чтобы его отпели. Но соседка в окно все видела, за меня вступилась… и кто просил? Я на могилку веток побросала, молитву прочитала – все равно ходит. Да и не могу я его сама отпустить. Все-таки бывали у него Генкины глаза… теперь-то никаких нет.

Ася вспомнила, что ей представилось тогда, в темноте. И поежилась. Нет уж, ей такой любви не надо!

– А ты понравилась ему, – вдруг сказала Римма, и подалась вперед. – В тебе и сила есть, и порок, за который он уцепиться может – ты как-никак мужа своего убила!

Кровь продолжала тяжелыми каплями падать на пол из-под тряпки.

– Он тебя пометил, Генка мой, – вкрадчиво продолжила Римма. – Когда для тебя вся еда мертвой стала…

Значит, ей все-таки не приснилось?

– А теперь твой покойничек, тоже заложный, тебя нашел. Скоро будет по ночам к тебе ходить, на груди у тебя лежать, волосы тебе гладить. Пашу твоего уже со свету сжил, чтобы не мешал…

– Пашу?..

Губы онемели, в глазах вдруг потемнело, а затхлый вкус крови во рту снова ожил горячим железом. Не может быть. Паша просто не хочет ей звонить… Он же ни в чем не виноват.

– И еда у тебя сегодня пропала. Покойник рядом, точно тебе говорю. И никуда ты от него не денешься!

Ася замотала головой:

– Нет! Не хочу! Он же не самоубийца, его же можно будет отпеть…

– Он на тебя обижен. Никуда ты от него, девка, не денешься. Если только другой тебя не спасет.

– Кто другой?..

Римма взяла завернутый в тряпку нож, положила себе на колени, наклонилась к Асе близко-близко, и прошептала:

– Возьми меня за руку и скажи: «Что ее – то себе забираю».

Римма была совсем бледной, темные глаза бешено горели. Но Ася сейчас боялась не Римму. Она боялась мертвого Данила и совсем ни о чем не думала. Она схватила Римму за ледяную руку, и прошептала:

– Что ее – то себе забираю.

И Римма улыбнулась ей с таким облегчением, что Ася тут же поняла, что случилось непоправимое.

Темная окровавленная тряпка соскользнула на пол. Из живота Риммы торчала окровавленная рукоять ножа, вокруг которой расползалось чернеющее влажное пятно.

– Он будет только смотреть на тебя, – хрипло сказала она. – Только смотреть. Ничего у него не проси – и однажды он оставит тебя в покое.

Это были ее последние слова. И они оказались ложью.

…Шли годы, но Ася Генку ни о чем не просила. Она злилась. На Римму, которая так устала от жизни и силы, которую никому не могла передать, что решилась ее подставить. На Пашку – хотя теперь-то она знала, что он, омороченный Риммой, просто о ней забыл.

А больше всего на себя. Никакой Данил за ней бы не пришел. Надо было бояться того, что она видела. Поверила Римме, развесила уши, на фокус с ножом купилась – вот и получила свое проклятье, которое теперь неизвестно кому и когда сможет передать.

Генка приходил не каждую ночь. Сидел у нее на груди, дышал в лицо гнилой пастью, светил в глаза мертвым светом, застрявшим у него в глотке, виновато хихикал. Вечерами перед его появлением умирали птицы – Ася то и дело находила под окнами дохлых воробьев и голубей, а однажды в ее стекло врезался стриж. Генка любил играть с мертвыми птицами, а еще собирать на полу монеты и разноцветные бусины. Иногда так увлекался, что забывал ее душить.

Это длилось и длилось, год за годом. Ася меняла квартиры и города, не могла завести ни любовника, ни мужа. Не могла выспаться. Римме он хоть помогал, а она что? Тоже научилась топоры доить, вот радость-то.

И однажды ночью Ася открыла глаза. Посмотрела на ухмыляющийся труп чужого мужа, который никак не мог уснуть. Как и она.

Тогда она тихонько попросила:

– Оставил бы ты меня в покое?

Генка виновато, заискивающе хихикнул и причмокнул дряблыми губами.

телеграм-канале!

Источник